Дружа мой, сокале ясны, крылаты,
Крыллi навекi апалi твае, —
Ты ўжо не прыйдзеш на нашыя святы,
Голас твой песень для нас не спяе.

Так в 1939–м писал Янка Купала на смерть друга. Теперь они оба лежат на Военном кладбище Минска — Иван Доминикович и Эдуард Людвигович. Луцевич и Самуйленок…

Из переписчиков — в писатели

Эдуард Людвигович Самуйленок. Его судьба и типична, и нетипична для литератора 1920–х. Нет, ранняя смерть для представителя того литературного поколения — это как раз обычно, но смерть та чаще всего наступала от пули, пыток и лишений в лагерях и ссылках. Самуйленок умер на 32–м году жизни, в списках репрессированных его нет.

Не успели? Пожалели? Был так предан власти, что оказался среди неприкасаемых, вроде Михася Лынькова, своего учителя?

О том, как началась литературная биография этого персонажа, рассказывает поэт Анатоль Астрейко. Взглянем на вариант от 10 сентября 1954 года

Анатоль Астрейко.

«Наша знаёмства адбылося ў вераснi 1930 года. Эдуард Людвiгавiч прынёс у рэдакцыю газеты «Чырвоная Полаччына» верш. Назва яго, здаецца, была «Смерць партызана»[…] Прызнаюся шчыра, што мне не так спадабаўся твор Самуйлёнка, як почырк. У рэдакцыi ў той час не было пiшучай машынкi, i наборшчыкi часта лаялi нас за каракулi, якiя цяжка было разабраць[…]Мы паабяцалi Эдуарду надрукаваць яго верш з надзеяй залучыць яго на работу ў рэдакцыю ў якасцi перапiсчыка допiсаў для набору».

Разговорились. Оказалось, автор четыре месяца работает инспектором по сбору помола с ветряных мельниц. Работа «анти–Дон Кихотом» поэта не слишком устраивала, так что он с радостью согласился наняться в редакцию. Тем более и в армии был писарем.

Но амбиции нового сотрудника простирались далеко. Он предложил сделать для газеты очерк. Сотрудники отнеслись скептически, а Астрейко даже с неприязнью:

«Я прыехаў на працу з Мiнска, ведаў амаль усiх пiсьменнiкаў, надрукаваў ужо каля двух дзясяткаў вершаў. А тут надрукаваў чалавек адзiн твор i ўжо… бачыш ты яго!»

Тем не менее Самуйленок написал очерк о полоцких железнодорожниках. Правда, размахнулся так, что по объему его творение превышало два выпуска газеты. Пришлось, к его возмущению, сокращать.

А теперь полистаем журнал «Полымя» за 1967 год, в котором к очередному юбилею Самуйленка о нем вспоминает тот же Анатоль Астрейко. Прекрасный пример, как корректируются воспоминания.

«Вераснёўскiм днём 1930 года ў рэдакцыю газеты «Чырвоная Полаччына» зайшоў высокi хударлявы чалавек у салдацкiм доўгiм шынялi. Зняўшы шапку ў парозе, ён нясмела падышоў да мяне:

— Я прынёс вершы, з кiм мне параiцца пра iх годнасць.

Прозвiшча гэтае нiчога мне не казала, чуў яго я ўпершыню, але вершы мне спадабалiся. Яны былi стройныя, рыфмы, як кажуць, добра заклёпаны».

Как видим, отношения персонажей показаны совсем по–другому. Астрейко и далее украшает картину:

«Ён хвалiў тагачасныя мае вершы пра парыжскiх камунараў, пра зямлю, i нейкiя зусiм абстрактныя вершы пра «русакудрыя ценi». И я хвалiў яго вершы…»

Насчет предложения быть переписчиком признается: «Трэба ж было спiхнуць на каго–небудзь з сябе гэтую не творчую, надакучлiвую работу». То есть ранее «низкой» работой переписчика в редакции занимался не кто иной как сам Астрейко.

Первоначальный объем очерка про железнодорожников вырастает с двух номеров газеты до трех.

Забавно, правда?

Итак, переписчик добился статуса начинающего писателя. Переехал в «дом з блакiтнымi аканiцамi», где жили молодые сотрудники.

Дом превратился в литературный клуб. По субботам и воскресеньям там собирались члены Полоцкого филиала БелАПП — Белорусской организации пролетарских писателей. Самуйленок рассказывал «о борьбе пограничников и комсомольцев Дисенщины с диверсантами и шпионами». А еще удивлял знанием не только белорусской природы, но и многих экзотических стран. «Ён мог назваць дзясяткi звяроў, птушак, рыб, мог доўга i грунтоўна расказваць аб iх жыццi i норавах». А еще прекрасно знал историю Польши. Дело в том, что родители Самуйленка еще до революции поехали на заработки в Петроград, там Эдуард и родился. Учился в Петроградской польской гимназии. Конечно, он выделялся на фоне белорусской литературной тусовки. Виталь Вольский оставил такой его портрет:

«Мне ўспамiнаецца яго высокая, хударлявая, але дужая постаць з шырокiмi плячыма. Светлыя i рэдкiя, крыху хвалiстыя валасы на галаве, гарбаваты нос, акуляры ў тоўстай рагавой аправе, пранiклiвы позiрк невялiкiх шэрых, глыбока пасаджаных вачэй, глухi i нягучны, але з рашучымi iнтанацыямi голас».

В столице

Эдуард умеет закрутить сюжет, сделать повествование захватывающим и читабельным — то, чего не хватает белорусской литературе. Он посылает повесть «Тэорыя Каленбрун» в «Полымя». Там ее примечает редактор Михась Лыньков и берет шефство над молодым талантом. Вскоре Самуйленок перебирается в Минск, на работу в газету «Лiтаратура i мастацтва». Живет на улице Пулихова. «Его высокую фигуру со светлой прядью волос на голове можно было встретить почти на всех массовых мероприятиях, которые с успехом проводил Союз писателей БССР».

Виталь Вольский.

С одной стороны, Самуйленок дружит с «правильными» людьми, Лыньковым, Вольским. Верно служит власти. С другой, входит в неформальный ТАВИЗ, «Таварыства аматараў выпiць и закусiць», дружит с Купалой, находящимся под надзором. По свидетельству Миколы Щеглова–Куликовича, «Адзiн Самуйлёнак, што ведаў аб сваёй цяжкой хваробе, што стаяў адною нагой на парозе смерцi, першы, а мо i наогул адзiны, разгадаў, вычуў Купалаву таямнiцу. Калi, бывала, Купала забудзецца аб навакольнай рэчаiснасцi, засумуе, задумаецца, Самуйлёнак падыходзiў да яго, абдымаў i казаў:

— Нiчога, стары, нiчога».

Пильщик на сцене

Событие! В Гомельском театре принята к постановке пьеса «Сержант Дроб» Эдуарда Самуйленка. Правда, с режиссером Константином Санниковым автор никак не мог найти общего языка, и особенно, как должен выглядеть один из ключевых героев, штрейкбрехер Кольбе.

«Аднойчы, iдучы па вулiцы, Эдуард выпадкова сустрэў свайго даўнiшняга знаёмага пiльшчыка лесапiлкi. У iм ён i ўбачыў рысы вобраза свойго героя. Але «гэрой» быў пад добрай мухай. I ўсё ж драматург вырашыў паказаць яго рэжысёру. Быў надвячорак. I Эдуард Людвiгавiч завёў свайго знаёмага за кулiсы тэатра i палажыў спаць на сцэне, якая была падрыхтаваная да рэпетыцыi.

Як толькi пачалася рэпетыцыя, i дыск сцэны пакруцiўся, усе ўбачылi незнаёмага, якi спаў на кушэтцы, падлажыўшы пад галаву паўкажушак. Незнаёмы моцна хроп, раздуваючы пушыстыя вусы. Можна сабе ўявiць, як здзiўлены быў Саннiкаў, бо i вусы i лысiна, i чырвоны адутлаваты твар, i нават вопратка адпавядалi таму, што было звязана са спрэчным вобразам Кольбе. А калi Эдуард разбудзiў пiльшчыка i той устаў i, здзiўлена лыпаючы вачыма, глянуў навакол, усе прысутныя ледзь утрымалiся на нагах ад смеху. Але нарэшце ўсе зразумелi, што драматург вывеў на сцэну жывога героя, i гэта той вобраз, якога доўга шукаў рэжысёр Саннiкаў».

Жена Э.Самуйленка Мария.

Из рукописи статьи о Самуйленке Анатоля Астрейко выброшен фрагмент: «П’еса пабудавана на вострым канфлiкце. У ёй выкрывалася подлая дзейнасць польскiх пiлсудчыкаў супраць Савецкага Саюза i ў прыватнасцi супраць Савецкай Беларусi. Ворагам беларускага народа, нацыяналiстам i iншым прыхвастням, якiя марылi аб далучэннi Беларусi да панскай Польшчы, яна не спадабалася. Была не па нутру. I ворагi народа ўзнялi звярыны лямант супраць гэтага спектаклю».

На самом деле, пьесу критиковали, но отнюдь не «пiлсудчыкi». Наоборот, ее сочли идейно несовершенной и сняли со сцены.

Шпионские страсти

Самуйленок решил более не писать пьес. Но Санников уговорил. Так родилась задумка пьесы «Пагiбель воўка».

И вот что вышло (в квадратных скобках — вычеркнутые фрагменты):

«Кожны вечар за поўнач яны ўдваiх з Саннiкавым абмяркоўвалi кожную мiзансцэну, кожную сцэну, сварылiся, мiрылiся i зноў сварылiся [а назаўтра зноў сядалi за стол. Час тады быў не роўны. Дзейнiчаў суровы закон культа асобы. А яны мелi неасцярогу] аднойчы ў рэстаране за столiкам абмяркоўваць апошнi план п’есы. Самуйлёнак сцвярджаў, што аднаго з герояў п’есы, Вырвiча, ён правядзе цераз гранiцу, а потым будзе вiдаць, якую дыверсiю той учынiць у калгасе. Яны зноў заспрачалiся, ды прытым вельмi горача. А хтосьцi з [несумленных людзей] падслухаў iх гамонку i [далажыў па iнстанцыi] данёс… Iх арыштавалi як агентаў Пiлсудскага. Праўда, арышт быў нядоўгiм: у [МДБ] мiлiцыi разабралiся, у чым справа, i з прабачэннем адпусцiлi гэтых [самазваных] уяўных шпiёнаў».

Грузинские гастроли

Могила Эдуарда Самуйленка на Военном кладбище Минска.

Самую большую известность Самуйленок получил, когда по инициативе Максима Горького с группой белорусских писателей побывал в Грузии и написал роман «Будучыня» о революционной борьбе грузинского народа. Виталь Вольский вспоминает:

«У час нашага падарожжа па Грузii Эдуард Людвiгавiч атрымаў сумную тэлеграму. Памёр яго родны брат ад раптоўных сухотаў… Плачучы горкiмi слязамi, ён мне казаў:

— Памру i я хутка, старык. У нас гэтая хвароба наследственная. Ад сухотаў памерлi мае браты».

Вернувшись, Самуйленок, чувствуя близкий конец, работает день и ночь. Его друг вспоминает:

«Аднойчы мы ўсёй сям’ёй наведалi Эдуарда Людвiгавiча i яго шчырую i добрую сяброўку Марыньку.

— Верыш мне, дружа. Я зраблю ўсё. П’еса будзе пастаўлена. А гэта, што я хворы i як хворы, для мяне не навiна. Наша пакаленне мае наступную ўласцiвасць: яно двужыльнае. Мы ўсё зможам i зробiм паложанае нам. Мы двужыльныя, старык!»

Эдуарда Самуйленка похоронили в 1939 году на Военном кладбище Минска. Существует страшная легенда: могилу раскопали, чтобы снять с покойника костюм.

rubleuskaja@sb.by

В статье использованы материалы Белорусского государственного архива–музея литературы и искусства.

Людмила РУБЛЕВСКАЯ