Помните, как героиня фильма Андрея Тарковского «Зеркало», работавшая в издательстве, ночью бежит с безумными глазами на работу, потому что ей почудилось, что в отредактированном ею тексте прошла опечатка? К слову, особенно печатному, в сталинскую эпоху относились весьма серьезно. Особенно в том, что касалось литературы. Но научная мысль по определению не может угаснуть на десятилетия. Честные литературоведы, не желавшие в своих трудах воспевать временно прославленные «агитки» и громить талантливые произведения, находили спасение в том, что изучали и комментировали классику. Но что касается белорусской литературы, тут были свои нюансы… Выбрать «нейтральную» территорию для исследований литературоведу 40–х годов прошлого века было крайне тяжело. Из дореволюционных писателей почти все зачислялись в буржуазные демократы, а те, кто пришел в литературу в 20–х, почти поголовно были физически уничтожены. Выжившие «гиганты» вроде Купалы и Коласа вынуждены были публично каяться и отрекаться от значительной (и лучшей) части своего творческого наследия.
Тем не менее и на вытоптанном, залитом кровью поле белорусской литературы проводились научные исследования. Документы архивов Минска, Москвы, Гомеля, Государственного литературно–мемориального музея Якуба Коласа позволяют нам заглянуть в прошлое и увидеть кое–какие подробности…

Диссертант из Москвы
Декабрь 1943 года… Освобождены от немецко–фашистских оккупантов восточные и юго–восточные части Белоруссии, но до окончательного освобождения еще далеко. Полтора года назад в лестничном пролете гостиницы «Москва» таинственным образом погиб Янка Купала. Второй оставшийся в живых «основной» классик Якуб Колас из Ташкента переехал к родственникам в Клязьму недалеко от Москвы. Кроме прочих обязанностей, он входит в ученый совет восстановленного Белорусского государственного университета. На его имя приходит письмо.
«Дорогой Константин Михайлович!
Обращаюсь к Вам сразу с двумя просьбами. Во–первых, прошу написать для редакции «Известий» статью к 25–летию БССР. Мих.Тих.Лыньков уже говорил Вам об этом, теперь посылаю официальную просьбу и присоединяю свою личную просьбу об этом…
Вторая просьба заключается в том, чтобы Вы написали отзыв на мою книгу «Белорусская литература» (древний период). Книга Вам знакома, т.к. отзыв на нее Вы уже раз писали. Это было, однако давно, и книга переиздана. Тим.Саз.Горбунов говорил мне, что отзыв о книге Вы согласитесь дать, и с своей стороны я Вас очень прошу об этом. Думаю, что это Вас не затруднит». (Орфография здесь и в дальнейшем оригинала.)
Письмо подписано кандидатом филологических наук, исполняющим обязанности профессора БГУ М.Добрыниным.
Михаил Кузьмич Добрынин был фигурой весьма примечательной. Родился в 1889 году в Рославле. В 1924 году стал профессором Смоленского университета, преподавал в вузах Москвы, Минска. А еще заведовал сектором литературы народов СССР Института мировой литературы им. А.М.Горького АН СССР и кафедрой литературы Государственного института театрального искусства им. А.В.Луначарского. То есть был крупным идеологическим работником, отказать которому трудно. Не зря Добрынин ссылается на секретаря ЦК Компартии Белоруссии Тимофея Горбунова. Время для защиты выбрано удачное. В Белоруссии — сражения, партизанская война, внимание к ее культуре может повысить боевой дух народа, на что постоянно будут ссылаться и автор диссертации, и его рецензенты.
И Колас пишет свой отзыв на 11 страницах. «Труд профессора М.К.Добрынина представляет собою первую и пока единственную в нашей литературоведческой науке попытку изложить историю древней белорусской литературы в систематизированном, научно обоснованном с точки зрения марксистско–ленинской методологии виде… Труд этот обладает многими достоинствами, из которых в первую очередь следует отметить новизну и оригинальность его, актуальность и своевременность появления этого труда в дни, когда белорусский народ борется за освобождение от ига фашистских варваров».
В предисловии к книге Добрынин пишет о том, что история белорусской литературы доказывает, что «Белоруссия давно завоевала право на свое историческое бытие, право на объединение всех белорусов в своем государственном организме. Она, наконец, убедительно доказывает, что белорусский народ уничтожить невозможно, он — бессмертен». Колас с удовольствием цитирует эти строки.
О том, что защиту организовывали на высшем уровне, свидетельствует и письмо ректору Белорусского государственного университета из Всесоюзного комитета по делам высшей школы от 21 октября 1943 г.: «Высшая аттестационная комиссия в порядке исключения разрешает Совету Вашего университета принять к защите диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук т. Добрынина М.К. на тему: «История древней белорусской литературы».
И вот в газете «Вечерняя Москва» появляется объявление, что 18 января 1944 года в 1 час дня в помещении университета в поселке Сходня на заседании ученого совета БГУ состоится публичная защита диссертации М.К.Добрыниным. Официальные оппоненты — доктор филологических наук профессор С.К.Шамбинаго, народный поэт БССР, действительный член Академии наук БССР К.М.Мицкевич (Якуб Колас) и доктор филологических наук, профессор Н.Ф.Бельчиков.
18 января в Сходню съехался научный бомонд, налицо были 27 из 39 членов ученого совета. В «явочном листе» расписались ректор БГУ П.П.Савицкий, профессора Михась Лыньков и Тимофей Горбунов, академик Якуб Колас, представитель парторганизации Иван Мележ и другие известные лица.
Некоторое нарушение регламента случилось сразу: ввиду заболевания гриппом стенографисток Черниной и Смирновой запись дискуссии не велась, стенограмма «была восстановлена по авторским записям и записи ученого секретаря», что потом поставят организаторам в вину. Хотя вначале все шло гладко. Выступили официальные оппоненты, в том числе Якуб Колас, который зачитал свою письменную рецензию. Но после официальных оппонентов слово взял доцент Лев Бараг. Молодой ученый, докторант, с репутацией талантливого бунтаря. Вот отрывок из его выступления согласно «восстановленной» стенограмме.
«БАРАГ. …Профессор Добрынин утверждает, что написание истории белорусской литературы имеет важное государственное значение, и с этим можно только согласиться. Однако большие сомнения вызывает — имеет ли представленная к защите диссертация проф. Добрынина если не государственное, то хотя бы малейшее научное значение. Объективному читателю–специалисту на этот вопрос приходится ответить отрицательно. Профессор Добрынин написал компилятивную работу, изобилующую грубейшими ошибками, которые порождены отчасти отсутствием у него строгого научного метода, а отчасти неосведомленностью автора и небрежностью, переходящей в безграмотность, граничащую с невежеством.
ФЕДОСЕЕВ (директор Литературного института. — Авт.). Интересно, ведется ли стенограмма. Надо занести в протокол эти бездоказательные ругательства.
ГОРБУНОВ. Да, надо точно записать эти резкие выражения.
БАРАГ. …Проф. Добрынин ссылается на Пыпина, Карского. Делает вид, что полемизирует с крупными учеными, но в действительности и Пыпин, и Карский, и даже некоторые их предшественники (например, историк 30–х годов XIX века Федоров), не говоря о последующих ученых и новейших авторах всех учебников по истории, стоят на той точке зрения, которую проф. Добрынин выдает весьма претенциозно за свою собственную точку зрения.
На глазах почтенной ученой публики торжественность мероприятия рассыпалась, как разбитое зеркало из массивной бронзовой рамы. Доцент перечислял одну за другой ошибки профессора: тот «спутывает элементарные понятия «нация» и «народность», делит белорусскую литературу на периоды, «характеризуя каждый из установленных периодов шаблонными формулами, игнорирующими специфический характер белорусской истории», очерк по источниковедению написан «по Архангельскому, Перетцу и др. книгам и не представляет собой ничего оригинального» и так далее…
Разумеется, критикана, «не члена» ученого совета пытались осадить официальные лица. Однако критика его, видимо, не была голословной, и это прекрасно понимало большинство ученых. Результаты голосования стали ударом не только для Добрынина, но и для тех, кто его поддерживал: «за» — 5, «против» — 10, «воздерживаюсь» — 9 и три бюллетеня из розданных где–то «растворились».
Уже на следующий день председателю Всесоюзного комитета по делам высшей школы С.В.Кафтанову поступает письмо за подписью восьми ученых.
«Мы, научные работники …вынуждены заявить самый решительный протест против формы и содержания выступления одного из работников БГУ, не члена ученого совета, гр–на Барага, который демагогическими приемами полностью дезориентировал членов ученого совета, в большинстве своем не специалистов в области филологических наук, и заставил их уклониться от голосования… Гр–н Бараг опорочивал цитаты из К.Маркса, приводя десятки имен польских авторов, в большинстве своем, как известно, всегда стоявших на позициях удушения свободы белорусского народа, его национальной культуры и самобытности, — Бараг обвинял Добрынина, что тот не использовал их «трудов» для своей диссертации. Отрицая влияние культуры Киевской Руси и, позднее, русского и украинского народа на белорусскую литературу, Бараг подменил их влияниями польской литературы и культуры… Голословно и бездоказательно Бараг обвинял проф. Добрынина в грубом плагиате, в том, что он, якобы «содрал» (термин Барага) характеристику и анализ тех или иных памятников литературы у Карского, Пыпина, Тихонравова и т.д. …Бараг грубо прерывал и других оппонентов (с места «в реплике») проф. Брейтбурга С.М., обругал кандидата филологических наук тов. Бовдзея Л.А., заявив, что последний «подхалим», «холуй».
Авторы письма утверждают, что результаты голосования из–за выступления «закусившего «удила» оппонента» совершенно случайны и профессор Добрынин, безусловно, заслуживает звания доктора наук.
Под суровым письмом стоит подпись восьми ученых, первой — академика Якуба Коласа, хотя понятно уже по стилю, что письмо составлял не он.
Донос имел последствия. 9 февраля 1944 г. Высшая аттестационная комиссия направила ректору БГУ письмо с предложением срочно представить им диссертацию профессора Добрынина, «все материалы защиты — стенограмму, отзывы официальных оппонентов и проч., личное дело соискателя и Ваше объяснение по поводу того, как протекала защита и, в частности, о выступлении Барага».
И ректор П.Савицкий отсылает требуемое, отмечая, что «защита протекала — по существу и внешне — без нарушения соответствующих правил и инструкций». Перечисляет основные замечания оппонентов:
«Работа М.К.Добрынина не является научным исследованием–монографией. Это — сводный обзор, популярный очерк истории древне–белорусской литературы, но очерк, также лишенный элементов самостоятельного, творческого научного исследования, целиком компилятивный; к тому же автор часто использует в своей компиляции — по ряду важных вопросов — лишь научно–популярные работы и на протяжении всей диссертации совершенно игнорирует имеющуюся по отдельным вопросам иностранную научную литературу». Упрекали автора в том, что он не уделил внимания «национальной белорусской жемчужине поэзии — белорусскому фольклору», не отметил белорусского элемента в переводной литературе, не проанализировал влияния западноевропейских и западнославянских литератур на белорусскую и наоборот. Нарекания вызвала компилятивная, составленная из случайных источников глава о литературоведении. Были и фактические ошибки. Вроде того, что Скорина прекратил свою деятельность в 1525 г., хотя есть сведения о его деятельности вплоть до 1533 г. и пр.
Еще ректор отметил, что Л.Г.Бараг выступал по существу и его выступление «содержало много фактических примеров, поправок и указаний». Правда, это выступление «было резким и грубым; к приводимым из диссертации примерам выступавший, несмотря на неоднократные замечания и предупреждения Председателя Совета, иногда присоединял свои оценки («Это неграмотно», «Это невежественно», и это создало — особенно после выступления проф. С.М.Брейтбурга, содержавшего ряд лично–обидных замечаний по адресу Барага, — несколько повышенную атмосферу на диспуте».
Но П.Савицкий утверждает, что «ничего ЛИЧНО оскорбительного для соискателя» в выступлениях не звучало, а на результатах тайного голосования сказалось, что Добрынин не ответил на ряд вопросов и замечаний по существу, ссылаясь в основном лишь на то, что тема работы сама по себе имеет актуальное политическое значение, и допустил выпады против оппонентов в грубой форме («выступавшие здесь много плели ни к селу ни к городу» и т.п.).
Защита провалилась. Доктором наук Михаил Добрынин стал только в 1951 году, уже после того как в 1946–м был избран секретарем правления СП СССР. В 1952–м вышел и его учебник по истории древней белорусской литературы. Умер Михаил Кузьмич в 1955 году.
Нужно сказать здесь и о Льве Бараге — фольклористе с мировым именем. В 1949 году ему пришлось уйти из БГУ — шла «борьба с космополитизмом». Оказался в далеком Свердловске, затем по приглашению декана В.Прокшина Лев Григорьевич приехал в Уфу и стал доцентом Башкирского государственного педагогического института имени К.А.Тимирязева (с 1957 года — университета), заведовал кафедрой русской литературы и фольклора. Лев Бараг руководил ежегодными фольклорно–этнографическими экспедициями по России, Белоруссии, Украине. Среди его трудов по фольклористике — монографии о белорусской сказке.
Диссертант из Гродно
К Якубу Коласу довольно часто обращались ученые. В июле 1954 года он получил письмо от преподавателя Бобруйского учительского института Якуба Михолапа. Копия этого письма нам предоставлена внучкой Якуба Коласа Верой Даниловной Мицкевич.
«Дарагi Канстанцiн Мiхайлавiч!
Апошнiя гады я працую над вывучэннем i даследаваннем Вашай творчасцi. Зараз прадаўжаю пiсаць адзiн з раздзелаў сваёй вялiкай работы аб гумары i сатыры ў Вашай творчасцi. Напэўна, мая праца падыходзiла б к канцу, калi б для гэтага былi лепшыя ўмовы. Справа ў тым, што я ўсе гады знаходжуся на перыферыi i таму не магу скарыстоўваць патрэбную для мяне лiтаратуру, а таксама карыстацца частымi парадамi навуковых работнiкаў».
Далее Михолап просит Константина Михайловича помочь с переводом в Минск на работу в пединститут, в связи с тем что институт, где он теперь работает, закрывается.
Особенность архивных исследований в том, что один документ тянет за собой открытие нового, судьбы переплетаются. Личность Михолапа нам была знакома. Во время работы над статьей об истории белорусской литературной критики мы использовали хранящуюся в Национальном архиве Республики Беларусь копию статьи Я.Михолапа (в тексте документа он ошибочно называется Михолаповым), преподавателя Рогачевского института. Статья была написана в 1940 году, посвящена Луке Бенде и называлась «Пашляк i фальсiфiкатар». Автор статьи заступался за дореволюционное творчество Купалы, которое «аглабельны крытык» Лука Бенде вместе с единомышленниками считали идейно вредным. В том же году Я.Михолап пишет такую же страстно–изобличительную статью об еще одном критике, А.Кучере. В то время мы не знали ничего больше о Якове (Якубе) Михолапе. Сегодня можем заполнить это белое пятно.
Дело в том, что Якубу Михолапу также пришлось защищать диссертацию. Было это в 1947 г., и работал он тогда в Гродненском пединституте. Темой диссертации ученый избрал творчество Франтишка Богушевича. Среди тезисов, которыми автор описывал свою работу, — «Фигура Богушевича столь колоссальна в истории белорусской литературы, как одной из славянских литератур, что заслуживает специального всестороннего и глубокого исследования для того, чтобы заполнить этот существенный пробел в нашей литературоведческой науке». Михолап сравнивает Богушевича с Некрасовым, подчеркивает связь его творчества с фольклором, роль в развитии белорусской поэзии и национального языка…
Одну из рецензий написал доцент БГУ, декан филологического факультета Михась Ларченко. Ученый отметил недостатки диссертации — небрежное стилистическое оформление мыслей, неполный охват произведений Богушевича, приписывание поэту «iдэалiстычнай фiласофii» и пр., но при этом высоко оценил работу в целом. Похожим образом отозвался второй рецензент, из Москвы — доктор филологических наук, член–корреспондент АН СССР Н.Пиксанов.
Вскоре Якуб Михолап становится кандидатом филологических наук. Для Гродненского университета, восстанавливающегося после разрухи, это было важное событие — ведь так не хватало специалистов. Но для новоиспеченного кандидата защита диссертации стала только началом неприятностей.
Начинается новая волна «чистки» научных рядов. 28 марта 1948 года при министерствах и ведомствах учредили «суды чести», которые должны были «проводить непримиримую борьбу с низкопоклонством и раболепием перед западной культурой, ликвидировать недооценку значения деятелей русской науки и культуры в развитии мировой цивилизации». 15 мая 1948 года состоялся XII пленум Гродненского обкома партии с повесткой дня «О выполнении постановления ЦК КП(б)Б по отчетному докладу Гродненского обкома КП(б)Б о работе с кадрами». Личные дела работников института перепроверяются. Среди выявленных врагов оказывается Якуб Михолап. На пленуме Гродненского обкома партии директор института М.В.Власовец вынужден оправдываться: «Возьмем Михолапа — заведующего кафедрой белорусской литературы. Недавно я узнал, что он форменным образом подвел нас. Если бы мы раньше знали об этом, он бы не был кандидатом филологических наук. Мы дали ему хорошую характеристику, что он общественник, печатает много статей и т.д., а после этого я узнал, что он в анкете относительно своей службы в Красной Армии (1941 — 1945) неверно поставил тире, ибо служил в армии лишь в 1941 году. Более того, не сообщил о том, что был в окружении, в плену, и где его партийный билет, неизвестно. Безусловно, что после этого он может у нас работать лишь под особым наблюдением».
Побывать в плену, потерять партбилет — это были страшные преступления. Михолапу пришлось уехать из Гродно в Бобруйск. Но скрыться от партийного ока не удалось. Решением Бобруйского горкома КП(б)Б от 10 января 1951 г. и Бобруйского обкома КП(б)Б от 10 февраля 1951 г. Якуб Михолап исключен из партии «за скрытие от партийных органов в течение 9 лет своей партпринадлежности». Именно в этот период, в 1954 году, и писал Михолап Якубу Коласу. Но в Минск переехать не получилось, филолог устраивается на работу в Гомельский пединститут, где и проработал до самой своей смерти, и пытается восстановиться в партии. Гомельские партийные органы в 1957 г. дважды отказали ему в этом, и Михолап обращается в ЦК КПБ. Вот постановление парткомиссии при центральном комитете КП Белоруссии от 12 марта 1958 г. по поводу апелляции Михолапа Якова Игнатьевича на решение Гомельского обкома КПБ об исключении его из членов партии:
«По заявлению Михолапа, он 23 июня 1941 г. Рогачевским райвоенкоматом был мобилизован в Советскую армию и направлен в 56 дивизию, которая дислоцировалась в г. Лиде. К месту назначения Михолап не прибыл, так как возле Минска 27 июня 1941 года при налете вражеской авиации утерял партбилет и воинские документы и без документов направлен в Могилев, где был зачислен в 1–й запасный полк; в сентябре 1941 года под Вязьмой был контужен, и направлен в г. Маргелан Ферганской области; в апреле 1942 года уехал в Минеральные Воды, откуда через военкомат был направлен курсантом Краснодарского минометно–пулеметного училища; 25 августа 1942 года курсанты училища отправлены на фронт, но на ст. Обганерова под Сталинградом был контужен и пленен немцами; содержался в лагерях Дрогобыч до 1943 года и Ландсдорфе (Верхняя Силезия).
Из лагеря освобожден 17 марта 1945 года советскими войсками. О поведении Михолапа в лагере дает положительные отзывы полковник в отставке Радзивил Ф.М., который вместе с Михолапом находился в лагере с января 1944 года».
В восстановлении в партии Михолапу было отказано. Однако время было уже реабилитационное, и ученый вновь подает апелляцию, на этот раз в Комитет партийного контроля при ЦК КПСС. И оттуда в Железнодорожный райком Компартии Белоруссии приходит решение от 12 августа 1958 г. — «восстановить тов. Михолапа Я.И. членом КПСС с 1939 г., отметить перерыв в партийном стаже с 2.1951 по 08.1958 г. Поручить Железнодорожному райкому компартии Белоруссии г. Гомеля оформить тов. Михолапу Я.И. выдачу партийных документов».
В Белорусском государственном архиве–музее литературы и искусства сохранилось письмо Якуба Михолапа к писателю Михасю Васильку:
«Паважаны Мiхась!
Я зараз працую ў Гомельскiм педiнстытуце. Чытаю лекцыi па беларускай лiтаратуры, часам пiшу артыкулы, а калi бываю ў Мiнску, то абавязкова распытваю хлапцоў пра цябе. Некалькi разоў сустракаўся з Рыгорам Раманавiчам (Ширмой. — Авт.). Успамiналi Гродна i добрых гродненскiх хлопцаў.
Дарагi Мiхасёк! У Гродна жыў палкоўнiк у адстаўцы Радзiвiл. Здаецца, Федар Мацвеевiч. Чалавек стары. Прашу цябе разузнаць аб iм i калi ён жыве — тэрмiнова паведамi мне яго адрас. Буду табе вельмi ўдзячны за такую паслугу.
Перадай прывiтанне А.Салаўёву, Кiркевiчу, Карпюку i iншым хлопцам…
29.III.–59».
Как видно из письма, Михолап был в теплых отношениях со многими видными деятелями культуры. Вероятно, Яков Игнатьевич хотел встретиться с товарищем по плену Радзивилом, чтобы поблагодарить его за «положительный отзыв», ведь погубить человека одним недоброжелательным словом в то подозрительное время было так легко. Он умер в 1964 году. В Гомеле живет его сын Юрий Яковлевич, любезно  предоставивший фотографии отца. Последняя должность Я.Михолапа — декан филологического факультета Гомельского пединститута. Докторской диссертации он не написал, однако опубликовал более 40 научных статей и брошюр. Но остались в его нелегкой биографии и тайны.
В отзывах на его диссертацию упоминается, что он напал на след архива Франтишка Богушевича, находящегося в частных руках. Но этот архив ему не удалось заполучить, в чем его рецензенты и упрекают.
Однако ниточка осталась… И новый повод для нас продолжить архивные исследования.

Людмила РУБЛЕВСКАЯ,