Приглашенные на вечер в музей поэтессы делились тем, как совмещали творчество и воспитание детей. Тема сложная. Творческая мама — явление непредсказуемое. Вспомнить фильм Бергмана о гениальной пианистке, чей талант погубил дочерей… Или детей Марины Цветаевой, одна дочь которой умерла в детском доме от голода, а обожаемый сын, которого Цветаева нежно называла Мур, обращался с ней крайне непочтительно. Лев Гумилев был очень обижен на мать, Анну Ахматову.

Поэтический талант — не частная юридическая практика, в наследство не передашь. С другой стороны, поэзия требует предельной концентрации и отрешенности… Маленькие дети — тоже. Мама двоих детей, английская поэтесса Сильвия Плат, покончившая с собой, начинала писать в четыре утра и бросала, как только просыпались дети. Нередко доводится встречать дам, которые сетуют, что вот в молодости творили, а затем, когда стали мамами, пришлось бросить.

Впрочем, есть и те, кому дети не только не мешают, но и вдохновляют.

Беседа в музее получилась настолько интересной, что я включила диктофон… Так что послушайте отрывки из рассказов выступающих.

Раиса Боровикова: Я всегда разделяла семью и творчество. Дети и муж не всегда даже мои новые книги листали. Для них я была прежде всего мамой. Поэтесса Раиса Боровикова существовала в доме только за письменным столом. Дома я готовила, убирала… Правда, не всегда получалось. Например, что–то хорошо испечь. Дочке надо было на праздник в школу приносить домашнюю выпечку, и я делала шарлотку. Мне казалось, это вкусная шарлотка. Пока дочь не сказала: «Мама, ты ее больше не делай». Я ограждала своих детей от литературы. Дочь пошла по научному пути, преподает на кафедре компьютерных систем. Сын — программист. Иногда думаю: вот умру, а дети через неделю весь мой архив куда–то выбросят… Не будут знать, где что лежит. И я… очень рада. Литература — это моя страна, мой остров — для них недостижимый и огражденный. Получилось, как я и хотела: у каждого из детей свой путь, на котором они чего–то добились. Я не мечтала, чтобы они занимались литературой. Это очень трудное и неблагодарное занятие. Что касается продолжения творческой династии, надежды на внуков, у меня их трое. Один увидел мой портрет на обложке книги и так восхитился… Кому–то из них я, наверное, доверю свои архивы.

Татьяна Будович: Странно… Педагоги говорят, мы не хотим, чтобы наши дети были педагогами, альпинисты говорят — не хотим, чтобы были альпинистами… Писатели вот тоже: не хотим, чтобы наши дети были писателями. Но, не изведав горечи, не пройдя через депрессии, не испытаешь наслаждение полетом. И потому, может быть, родители боятся за детей и предпочитают, чтобы те вообще не летали. Но это не им решать, а детям. Мать Максима Богдановича Мария Афанасьевна по образованию была педагогом и в семье использовала систему немецкого педагога Фридриха Фребеля. В доме были изобретенные Фребелем шерстяные разноцветные шары на ниточках и другие умные игрушки, но дети их быстро ломали, и Мария Афанасьевна сама изобретала игры. Конечно, это поспособствовало тому, что Максим стал поэтом. И прятать от детей свою роль в литературе я не буду. Помню, однажды в детстве листала какую–то книжку и увидела портрет своей бабушки. Это была книга о партизанском движении, участницей которого она была. Для меня это стало чудом, увидеть бабушку, готовящую мне обеды, в книге… Это очень важно для ребенка.

Оксана Спрынчан: Я была бы счастлива, если бы дочь стала писателем, поэтом, музыкантом, художником — связала свою жизнь с творчеством. В принципе, в этом мире свобода есть только в творчестве. Я не могу мечтать о том, чтобы ребенок был программистом. И не скрываю от дочки, что я писательница. Наоборот, мне нравится, что с детства она в творческой среде: мама — писатель, отец — музыкант, дед — поэт, прадедушка был поэтом… Однажды дочка даже спросила: «Мама, а что, все люди писатели?» Кем бы Альжбета ни стала, но детство в такой среде поможет ей узнать гармонию мира. Я не любила игрушек, смотрю — и дочка не особенно играет с куклами. Зато мы с ней читаем, играем в рифмы, придумываем слова. А еще бросаемся «кленовыми снежками» — осенью скручиваем их из опавшей листвы, вечерами играем с фонариком: нужно успеть прыгнуть в светлый круг… Когда дочь родилась, первое ее слово было «мама!», второе «тата», третье — «дуда». Для дочки мы с мужем написали «Незвычайную энцыклапедыю беларускiх музычных iнструментаў», и это здорово, когда дети тебя вдохновляют. В прошлом году вышла книга «Таташ Яраш, мамана Аксана и дачэта Альжбэта» — истории про нашу семью. Я люблю семейное творчество. Дочь уже и сама сочиняет, я за ней записываю. Еще помню, когда Альжбету кусали пчелы или еще кто–то, ее могло успокоить только одно: если я начинала читать стихи, причем взрослые, из своей книги… Чтобы ребенок любил книгу, важен пример родителей, которые не смотрят в экран с утра до вечера. Мы даже убрали из дома телевизор.

Ольга Базылева: У меня трое маленьких детей. И нет, мои крылья не сложены в шкафу, и дети их не мнут. Будет ли кто–то из них ими пользоваться сам? Не знаю. Считаю, что дети сами по себе — большое счастье. Чувствую, что, став мамой, начала писать по–другому, как раньше не смогла бы. С другой стороны, конечно, нет возможности писать столько, сколько хотелось бы, уже меньше времени остается на поэзию. Не знаю, станут ли дети поэтами. Уверена, что писать стихи о маме очень трудно — потому что не хочется писать банально.

Людмила Хейдарова: Максим Богданович ни разу не упомянул в стихотворениях свою мать, не пожалел, что утратил ее. Но у него есть строка «Мiж чорных абразкоў прайшоўшага жыцця». Вся его жизнь была окрашена в черный цвет, в каждой девушке он видел утраченную мать. Рождение ребенка повлияло на меня еще до того, как он родился. Я была беременна, и нужно было сдавать экзамен. Но один преподаватель не принял мою контрольную, хотя я была отличницей, сказав, что в моем положении нужно дома сидеть, а не учиться. До родов оставался месяц, пересдавать не получалось. Я расплакалась и ушла. Кончилось тем, что за меня заступился весь курс и преподавателя уволили. От обиды на него я написала стихотворение. То, что женщина стала мамой, не должно расцениваться как какой–то ущерб ее профессиональным качествам.

Людмила Рублевская: И я не понимаю, как дети могут мешать самовыражаться. Мои с рождения попали в определенную среду: отец — поэт, мать — поэтесса. У меня была привычка, когда писала большие произведения, прежде чем записать главу, рассказывать ее детям во время прогулки. Так что мои первые романы сын и дочь прослушали… Теперь так не получается, у детей своя жизнь, чему я тоже очень рада. Потому что никогда не хотела, чтобы за мной носили шлейф — ни мои дети, ни чужие. Каждый должен быть самим собой. Любовь в семье — это эстафета. Если ты ее от кого–то принял — можешь передать дальше. Мои первые стихи записывала мама, когда я стала писать сама — зачитывала ей все, что сочиняла. А мешает в семье не творчество, а чувство собственной исключительности. Если ты считаешь себя гением, которому все обязаны создавать условия, ничего, кроме обиды на всех, не будет, и это отразится на детях. Мы с детьми много создавали вместе, придумывали праздники, делали спектакли с участием их друзей… Сегодня и сын, и дочь — художники. Потому что сами это выбрали. Искусственным образом тащить за собой детей в профессию — только во вред.

Вот такой получился разговор… Но, наверное, в каждой семье есть своя интересная история, как воспитать творческого человека и при этом развить собственный талант. Жду ваших отзывов!