Конечно, Латунский, персонаж романа Булгакова, наверное, битье окон и заслужил — ведь это из–за него, подлеца, попал в психушку интеллигентный Мастер… Но, как свидетельствует исторический опыт, модель реакции на критику неизменна в любых контекстах, неважно, справедливо высказанное мнение или нет, имеет грустные последствия для «жертвы» или, наоборот, это критик проявил гражданское и профессиональное мужество и сурово поплатился…
Ну не любим мы, когда о нас отзываются плохо! Пусть это «плохо» очень хорошо завуалировано, почувствуем, обидимся, отреагируем — в зависимости от характера и дозы крема от Азазелло. А уж в писательской среде инструмент для этого совершенный — слово! В истории нередки случаи, когда в книгах в качестве персонажей появляются критики… Тут уж писатель поступает с ними, как японский офисный «планктон», во время обеденного перерыва колотящий в специально отведенном закутке манекен строгого директора. Из последних примеров — известный российский критик и писатель Павел Басинский стал прототипом специфических персонажей Пелевина и Сорокина, о произведениях которых сказал во вполне интеллигентной литературоведческой форме, что думает. Иногда несогласие с критикой заставляет писателя самого переходить на критическое поле… Однажды и я в ипостаси критика заработала от автора, произведение, которого, между прочим, вовсе не ругала, а просто недохвалила, восемь обиженных машинописных страниц, копии которых рассылались во все инстанции.
Со знакомым мне поэтом Л. вообще живописный случай приключился. В молодости он подрабатывал литконсультантом в одной газете, делал обзоры читательской почты, в которой по обычаю преобладают послания от начинающих поэтов. Вот стихи одной студентки, не называя, впрочем, ее полного имени, он и прокомментировал честно на предмет их сомнительных художественных достоинств.
А через несколько дней услышал в телефонной трубке зареванный девичий голос, который объявлял «злобному критику», что он за плохой отзыв «заказан», проще говоря, его убьют. Потому как у поэтессы в роковой день появления обзора читательской почты был день рождения и несколько неприятных слов в газете стали для нее потрясением.
«Готовьтесь к смерти!»
Это уже выходило за пределы шутки. Критик какое–то время сторонился темных закоулков и пустырей, нервно вздрагивал, когда звонил телефон. Потом история забылась — кого только не берут «на испуг»… Но оказалось, что все было вполне реально. Поэтесса на момент эстетической катастрофы имела двоих претендентов на ее сердце из студентов, которые вместе с ней учились. Вот им и выставила условие: кто подстережет ее обидчика в укромном месте да пожестче накажет, тому и подарит свою любовь. Словно на рыцарском турнире. Только вместо дракона, которого должно убить в доказательство мужества, — принципиальный, но безоружный поэт, не владеющий боевыми искусствами.
К счастью, у кавалеров поэтессы оказалось побольше здравого смысла, и «подвиг» во имя прекрасной дамы не состоялся. Об этом она и сама теперь со смехом вспоминает. А ведь все могло случиться и вспоминалось бы уже иначе…
Похвалил бы поэт стихи студентки, если бы знал, какими неприятностями чревата его честность? Это вряд ли. Возможно, просто промолчал бы. Но сколько авторов измором берут редакции, домогаясь слова ласкового, необидного в адрес своих опусов!
Критик в настоящем смысле этого слова не может быть белым и пушистым. Иногда он действует по примеру Сократа, который уверял судивших его афинян, что исполняет функцию овода, жалящего ленивого вола, чтобы тот работал.
Сократа приговорили
«Неистовый Виссарион» Белинский любил заявлять: «У нас нет литературы!»
Ну и что? Русская литература от этого исчезла? Зато сколько разозленных наглым заявлением литераторов попытались доказать обратное.
Впрочем, нельзя забывать и о том, сколько бездарностей латунских сделали себе имя, поливая грязью талантливых литераторов. Принцип моськи действен по–прежнему. А если те моськи соберутся в стаю… Получается довольно грустно. Ведь слона они все равно не убедят, что раз на него лают, он и не слон вовсе, а так, слонишко, инфузория туфелька… В истории прежде всего остаются произведения, а не отзывы на них.
Да, каким бы ни был творческий человек закаленным психически, творчество — его уязвимое место, ему можно причинить боль. Но действительно талантливый начинает доказывать, творя новое, перерастая обиду. А в противном случае в редакционную почту попадают письма, в которых обиженный требует сатисфакции. Доказывает, какой он на самом деле хороший, апеллируя к всевозможным авторитетам.
К сожалению, в литературе нет равенства. И братства тоже. Кому–то отсыпано таланта полный мешок, кому–то — крошка в ладонь упала. Соответственно больше читать и издавать будут не тех, кто хороший–добрый–честный, а кому дано интересно писать. Критики ошибаются, современники не всегда правы в оценках, но, в конце концов, все в искусстве занимают места согласно билетам. Зерна от плевел отличаются просто: они дают ростки в будущее. Здесь все построено на нюансах, на оттенках. Помните сцену из гоголевского «Тараса Бульбы»: Андрий приносит своей панночке в осажденный, голодающий город, где уже собак да кошек поели, хлеб. Но голодная аристократка приступает к трапезе, только когда служанка подает ей этот хлеб на золотом блюде, нарезанный на аккуратные ломтики. И вначале спрашивает у «подчиненной», отнесла ли та еды ее отцу и матери. И только после начинает есть, отламывая по кусочку. А в одной из последних экранизаций этого фильма героиня тут же вгрызается зубами в буханку, едва замечая, что на ней разрывают платье.
Конечно, согласно сермяжной правде голодному человеку не до этикета. Но Гоголь–то этой деталью гениально охарактеризовал персонаж — социальное положение, характер, чувство собственного достоинства, которое сильнее инстинкта самосохранения.
