Недавно устроила семейный просмотр «Сталкера» Тарковского — хотелось приобщить к сему культовому фильму своих детей. Удивительно, но детям было страшно… Представляете, насмотревшись на толпы монстров и мутантов, ощутили жуть от простого, правда, гениально снятого, шевеления травы…

А потом начали обсуждение. Почему Зона из фильма пугает и привлекает? Да потому, что в ней есть тайна и запрет. Не зря теперь все чаще звучит, что литература постсоветского пространства оттого утратила миллионного читателя и способность рождать звезд, что исчезли запреты и «железные занавесы», исчезло обаяние тайны… Литератор перестал быть Сталкером, прорывающимся в Зону сквозь автоматный огонь и колючую проволоку (в общем–то и слава Богу). Но не так давно один известный российский адвокат даже объявил, что составляет список из ста запрещенных книг, дабы вернуть желеподобному литературному пространству — где все равновелико и все тонет в мистической попсе — полярность и мускулистость.

Кстати, о мистической попсе. Пожалуй, сегодня оттеснившей привычное «мочилово». Мистическое — это сегодня «фишка», не зря же на «Евровидение» от Беларуси поедет не кто–нибудь, а Колдун. То есть простой парень Дима, которому, исходя из псевдонима, накрутили имиджа, даже использовав для клипа кадры из классического фильма «Вий». Помню, как на семинаре молодых литераторов одна девочка дарила всем свою книгу стихов под названием «Я — ведьма» с собственным «ведьмовским» портретом на обложке.

Император Калигула приказал изготовить для себя бороду из золотых нитей, точь–в–точь как у статуи Зевса. Так и ходил — с прицепленной золотой бородой. Наши современники прицепляют себе «бороду» поскромнее — какого–нибудь черного мага или суперпатриота. Но тоже срабатывает.

В Сталкеровой Зоне на наших глазах не происходит ничего сверхъестественного, мистического, и есть ли оно, не выдумка ли Сталкера — неизвестно. Зато в балагане с комнатой ужасов кошмары гарантированы, патентованы. Картонный Джек-Потрошитель в самый нужный момент наставит на вас скальпель… Но разницу–то чувствуете? Ведь Тарковский от первоначального текста Стругацких, а именно повести «Пикник на обочине», инопланетного камня на камне не оставил, безжалостно отбросив со вкусом выписанные неземные ловушки и световые эффекты.

В белорусской литературе со «Сталкером» — с фильмом, а не фантастической первоосновой — у меня более всего ассоциируется повесть Владимира Короткевича «Чазения». Да–да, не готические страхи, а целиком реалистическая вещь… Где есть своя Зона — экзотика Дальнего Востока. Свой Сталкер — девушка–биолог Гражина, влюбленная в дикую–дикую природу. И тот же пафос противостояния гуманистического и технократического, романтики и прагматизма… Что ж, это был пафос эпохи. Напомню сюжет: молодой белорусский ученый Северин переработался над своими нейронами–электронами и уезжает отвлечься на Дальний Восток. В тамошних джунглях Северин и открывает свою Зону, обретает смысл жизни, находит любовь. Блуждания Северина по лесным тропам волнуют нисколько не меньше, нежели блуждания Андрея Белорецкого по темным коридорам усадьбы Болотные Ялины, в которых привидения кишели, как в Амуре осетры периода экологического благополучия.

Но народ требует картонного Потрошителя! (Настоящего — страшно…) Если тайны нет — ее придумывают. Например, о том, что Марк Шагал умел левитировать. То бишь — летать. Не зря же написал знаменитых влюбленных, парящих над Витебском! Так вот, распространяются слухи, что художник во время дружеских застолий потешал друзей, отрываясь — в буквальном смысле этого слова — от пола… Потихоньку входят в моду и дневники несчастной девочки Ники Турбиной, забытого «вундеркиндера». И ищут в них… признаки одержимости поэтессы. «Когда умру, тихо станет. Те, кто любил меня, от горя напьются. Кто зло таил, напишут каверзные слова, обрадованные, что вновь в печати можно засветиться…» Те, кто хочет «засветиться», утратили «орган, которым верят», и пугают картонными монстрами. «Они вошли без приглашенья. Спала я. Седые, лица темные, в руках киноаппаратура. «Нет, не буду говорить. Зачем? Вы видите, в каком я виде, — лицо опухшее, и мысли не в порядке. Да платье старое… И вас никто не приглашал»… Улыбки мерзкие, заученные в долгой практике работы. Им умирать пора. На много лет вперед наделали «добра» сполна. Стервятники на запах прибежали».

С одной стороны, «черный пиар» самого автора. С другой — сопротивление среды. Не нами придумано: хочешь сделать произведение популярным — сделай так, чтобы его запретили или, во всяком случае, оно возмутило общественность. Увы, история ничему не учит. В письме к Янке Брылю от 11 октября 1959 года Владимир Короткевич пишет о борьбе с формализмом: «З аднаго боку малойчыкi, якiя бураць, з другога боку акадэмiкi з вялiкiм задам, якiя толькi i ўмеюць, што крычаць «разорю» i «не потерплю». Замест таго каб тлумачыць — б’юць па галаве. Ну выпхнулi з пяток мастакоў, ну не ўзяў Ёгансон у мастацкую школу некалькi хлопцаў з задаткамi фармалiзму, ну адмовiлi ў наўчаннi за мяжой Волкаву (рагачоўскi хлопец) i iншым, бо яны малiлiся на Гагена i адмаўлялiся ад Пярова, ну разлупiлi на часткi паэта Рыжэя. Выбiлi ў каршэнь з лiтiнстытута Ахмадулiну i Юну Морыц. А сэнс якi? Ходзяць яны пакутнiкамi i героямi, хоць на самай справе проста шчырыя i даволi яшчэ дурненькiя маладыя людзi, у меру сапсаваныя, у меру — дзецi. Iм бы растлумачыць, а хоць i вылаяць, дык па–бацькоўску, як вы мяне. Замест гэтага — б’юць… А маладых бiць нельга, яны не могуць, як многiя са старэйшых, легчы i зацiкаўлена глядзець, як яго б’юць. Ён гiркае. Ён кусае ў адказ, гэта яго права. I яму авацыi ўчыняюць, хто па шчырасцi, а хто i па другiх прычынах».

Тон письма выдержан в стиле «обращения к старшему товарищу»… Но нужно помнить: в это время Короткевич сам был молод, и его тоже били, и он тоже «гiркаў» в ответ. Но при этом сохраняя собственное достоинство и великодушие к критически настроенным гражданам.

Иначе не было бы у нас писателя такого масштаба.

Искусству нужно сопротивление среды. Но не «железные занавесы». И не картонные Джеки-Потрошители. Где грань между вседозволенностью и запретом, на которой и рождается талант? Реликтовое дерево чазения первым вырастает в труднодоступных местах, Сталкер первым проходит по Зоне, писатель первым наступает на больную мозоль общества… А нынче ходи свободно, где хочешь, и интереса у публики тащиться за писателем нет. Удастся ли литераторам вернуть себе миссию сталкерства? Не знаю… Ведь так просто организовать комнату ужасов — и вместо радищевского «я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человечества уязвлена стала» занять читателя проблемами магов, оборотней и бандитских разборок. Знаю только, что полезно время от времени пересматривать старые фильмы. Хотя бы для того, чтобы, по словам Сталкера, реанимировать тот человеческий орган, которым верят.