Как только не называли его – белорусским Гофманом, белорусским Гоголем… И даже Уэллсом – потому что предвидел полтергейст и прочие эзотерические “завороты” нынешнего времени. Сам он сопоставлял то, что собирается сделать, с созданием сказок “Тысяча и одна ночь”…Он написал самую таинственную и непрочитанную книгу нашей литературы – “Шляхтич Завальня, или Беларусь в фантастических рассказах”.
Ян Барщевский… Бедный белорусский шляхтич с “прирожденной душой поэта”, живший в первой половине XIX века, издатель и литератор, друг Мицкевича и Шевченко, он много раз обошел любимую Беларусь. Встречали его с посохом пилигрима “на двинских плотах, в придорожных корчмах, на тропках, еле обозначенных в лесу, и на больших гостинцах”. “В шапке, рядом с табакеркой” у него всегда лежали исписанные поэтическими строками листочки, и разговаривали с ним Плачка и Лесун, открывались взгляду закопанные в кургане клады, а над темной крепостью леса пролетал огненный Цмок… Он писал о Беларуси в то время, когда само слово “Белоруссия” было запрещено царем, писал по-польски, но с белорусскоязычными вставками… А главное – с любовью к своей земле и своему народу.
Свечка на окне старосветского дома
Озеро Нещарда, усадьба на островке… Когда озеро покрывается льдом, через него пролегает санный путь. И каждый странник может попросить пристанища у гостеприимного хозяина усадьбы, шляхтича Завальни. В уплату нужно одно – рассказать хозяину интересную историю. И вот в бурю зажигает Завальня на окне свечку, чтобы указать путь заблудившимся. Эта свечка на окне старосветского дома, за завесой снежной бури – образ, который мог бы стать столь же узнаваемым, как летящие над вересковым полем силуэты дикой охоты или “зорка Венера”…
Долгое время “Фантастические рассказы” Барщевского воспринимались как обработанный фольклор. Но теперь все чаще говорят о “многослойности” повествования, о том, что это скорее притчи, чем сказки. Действительно, разве не напоминает полоцкий школяр Люцефуга, превратившийся в насекомое, кафкианского героя? А история о кричащих на голове волосах вполне в духе современного авторского кино… В творчестве Яна Барщевского и в самой его личности удивительным образом синтезируются разные начала. По своему социальному положению он был и элитой, и частью плебса. Помните, как у Короткевича в “Дзiкам паляваннi караля Стаха” описывается “лапцюжная шляхта”: идет за плугом в лаптях, но меч на боку. Барщевскому были внятны и крестьянская патриархальная натура, и царивший в европейской литературе романтизм, и сарматские ценности. Что касается последних, то в моде была теория, что наша шляхта происходит от воинственных племен Причерноморья, сарматов. Среди прочего шляхтичу – потомку сарматов – предписывалось свято блюсти традиции предков и хранить память о “старых добрых временах”. “Шляхтич Завальня” начинается с того, что ученый племянник рассказывает дядюшке и челяди античные мифы, но публика равнодушна: “Нам гэтай баснi ня выўчыцца, усё што-то нi па-нашаму, тут нiчога не прыпомнiш”. Короче, “люби свое”… Автор иронизирует над патриархальными нравами, но одновременно они кажутся ему проявлением патриотизма. Поэтому оценки Яна Барщевского иногда понять нелегко. Например, в рассказе “Дерзкие поступки”.
Не здоровайся с вихрем
Крестьянин-странник рассказывает пану Завальне и его племяннику о молодом крестьянском парне Василе, которого усыновил смиренный и трудолюбивый крестьянин Антон. Василь обладал мятежной, непонятной односельчанам натурой. Однажды он бросил камень в Лесуна, который уводил зверей из леса. Потом поздоровался с вихрем, который бежал по полю: “Як жывеш, браце?” и якобы пожал протянутую оттуда черную руку. Даже в выборе жены пошел наперекор обычаям, полюбив дочь шинкарки, которую считали ведьмой. В конце концов, парень затосковал по дальним странствиям – земледелие ему было явно не по душе. И навсегда ушел из деревни, породив множество слухов о своей печальной участи. Да ведь как иначе – уход из патриархальной общины приравнивался к смерти. Для белорусского крестьянина то, что “за лесом”, – враждебно, оттуда ничего толкового прийти не может. Мы – тут, “тутэйшыя”. “Лёзныя людзi”, бродяги, воспринимались как “убогие”. Мировоззрение шляхтича-сармата сопоставимо со взглядами его холопа, разве что чужое начиналось, скажем, не за лесом, а за соседним местечком или за границами княжества.
Сарматский портрет Манфреда
Но как же романтизм? Ведь Барщевский – романтик не только по пристрастиям литературным, но и по самой жизни своей: бродяга-поэт, сказочник и бессребреник. Василь, герой его рассказа, тоже типичный романтический герой, обладающий чертами байроновских Манфреда и Лары, лермонтовского Мцыри, шиллеровского Карла Моора… Чего стоит финальная сцена, озвучиваемая, не забываем, рассказчиком-крестьянином: “Василь, задумчивый, сидел у окна; ветер завывал за стеной, а он, как в беспамятстве, произнес:
– Мой брат, воя, промчался мимо моего дома и полетел гулять по широким полям и густым лесам. Скоро и я за ним туда подамся”.
Но Барщевский не дает однозначную оценку своему герою. Он не может оправдать его мятежность, разочарованность, отчаянную смелость – непременные атрибуты романтического героя (и одновременно – атрибуты патриота, инсургента, живущего в “забраным краi”). И вот автор… раздваивается. Добродетельный Завальня утверждает патриархальные ценности – сиди дома, уважай предков, смиренно трудись и подчиняйся начальству. А племянник Завальни Янка сочувствует Василю: “Не знаю, дядюшка, в чем он провинился, если вихрь назвал братом? И теперь в снежную ночь ветер воет, сечет снегом по окнам, если б я сказал ему: “Лети, брат, на север, может, и я за тобой подамся”, – какой в этом грех?”
Секреты Плачки
Сарматские ценности дороги сердцу, но если родина в неволе, в снежной метели и стуже, лучшие из ее сыновей становятся Сынами Бури. В книге время от времени встречается такой персонаж – благородный бродяга с разбитым сердцем… Разумные люди осуждают его и жалеют. Но именно Сын Бури видит таинственную Плачку, воплощение забытой истории, патриотического долга.
События в тексте воспринимаются вначале глазами крестьянина как инфернальные, необъяснимые явления. Потом – глазами просвещенных господ, разоблачающих суеверия. Затем рассказчик констатирует: не стоит легкомысленно относиться к вещам, на первый взгляд ненаучным. “Есть многое на свете, друг Горацио…” Как утверждает один из исследователей, П.Васюченка, Ян Барщевский предупреждал потомков не слишком увлекаться эзотерикой, не лезть за ту завесу, куда нельзя заглядывать любопытствующим, иначе можно вызвать катастрофу. И еще один пласт – это звучащий в каждой строке патриотизм, символическое изображение былой свободы, страданий народа, попыток сопротивления… Сказки Барщевского создавались между двумя восстаниями, многие из его друзей были репрессированы.
Есть свидетельства, что белорусскоязычные творения Яна Барщевского стали народными песнями и сказками. Так что не исключено, что вы, уважаемые читатели, уже знакомы с творчеством автора “Завальни”… Не упустите же возможность открыть для себя “Беларусь в фантастических рассказах” и навсегда полюбить ее.