«Пишу в жанре опуса и мифа»
Невзирая ни на что графоман все же — слово ругательное…
Когда–то ходила в народе песенка авторства московского поэта Юрия Смирнова «Толстой был тоже графоманом, у графа мания была. Писал он толстые романы, забросив прочие дела…»
Графоман — слово ругательное, даже если кто–то и признает смиренно, как Игорь Губерман: «Я — графоман, господа», скорее всего, лукавит.
Впрочем, если вкладывать в слово первоначальный смысл — «непреодолимая страсть к сочинительству», то без этой черты, пожалуй, ни один писатель не состоится. И все же упорное овладение ремеслом — это не совсем «болезненное влечение и пристрастие к усиленному и бесплодному писанию, к многословному и пустому, бесполезному сочинительству».
Согласимся с тем, что все писатели — графоманы, но не все графоманы писатели.
1783 год. Из Вильно выезжает дорожная карета. Господин, сидящий в ней, не выглядит счастливым. Наверное, он в свои 42 года даже считает, что жизнь окончена, потому что позади — жестокие разочарования, предательство близких людей, крах дела, которому отдано десять лет, тяжелая болезнь… А с собой — никаких обещанных за тяжелую работу богатств, только уверенность, что поработал на совесть… Ну и рядом — родившийся на чужбине маленький сын Станислав, крестник короля.
В 1920–х годах этому поэту завидовала литературная молодежь. Михась Чарот на собрании «Маладняка» возмущался: «У чым справа? Калi са сваiмi вершамi выступае Мiхайла Грамыка, яму больш апладзiруюць, чым нам».