Свитер Хемингуэя
Случалось, и классики в свои художественные произведения привносили «привкус» кутюрье. Теофиль Готье опубликовал статью «Мода как искусство», в которой ностальгировал по ярким цветам костюмов прошлых веков и критиковал черный фрак. Оноре де Бальзак коллекционировал жилеты и написал «Трактат об элегантной жизни», в котором особое внимание уделил галстукам. Бодлер проповедовал дендизм, который сегодня, между прочим, сравнивают со стилем метросексуалов. В романе Стендаля «Красное и черное» сын плотника Жюльен Сорель постигает все тайны светского костюма и поведения. Правда, Жюльен, став настоящим денди, отличался от прочих очень ценным свойством: надев модный костюм, он забывал о нем…
Не раз писатели и поэты изобретали собственную моду, как бы мы сегодня сказали, имидж. То, что выделяло их в толпе даже в самые голодные времена. В истории белорусской литературы в пример приводят поэта–футуриста 1920 — 30–х Павлюка Шукайлу с его тяжелыми тростями, «боярскими» шапками и широкими пальто. А в позапрошлом веке поэт Карусь Каганец, дальний родственник Гийома Аполлинера, несмотря на шляхетское звание, упорно ходил по городу в вышитых рубахах.
На протяжении истории литература нешуточно влияла не только на умы, но и на внешний вид своих читателей. Начиная с античности, когда у чернявых греков пользовались популярностью трагедии о белокурых героях, что породило спрос на желтые красители для волос, то бишь смесь цветов шафрана и калиевой воды. «Гавораць, што пасля Гары Потэра ачкарыкаў у школах больш не гнабяць», — навскидку привел мне пример влияния литературы на моду знакомый литератор. Конечно, прежде всего воздействие героя сказывается в подражании его поступкам. Правда, не всегда это происходит во благо. Известный пример — когда после выхода «Страданий юного Вертера» молодые люди начали стреляться, а после публикации «Бедной Лизы» Карамзина девицы стали топиться, и все от несчастной любви. Кто–то из современников даже отозвался на это явление эпиграммой:
Здесь бросилась в пруд Эрастова невеста.
Топитесь, девушки; в пруду довольно места!
Но все же увлечение литературными героями имело и менее губительные и более практичные проявления. Например, кроме романтизации самоубийства, упомянутое произведение Гете сделало модным костюм для утренних прогулок и верховой езды. Правда, на сегодняшний вкус он выглядит странновато, ибо состоит из синего суконного кафтана с металлическими пуговицами и желтых кожаных штанов.
Конечно, явственнее всего на моду влияют визуальные виды искусства — то, что видишь, перенять легче. Кутюрье это понимали даже до появления телевидения и модных журналов: например, в XVII веке из Франции ежегодно посылались в другие страны по две восковые куклы, одетые по последней моде. «Большая Пандора» рекламировала платья, «Маленькая Пандора» — белье. Причем для пересылки кукол за границу не была препятствием даже война. Когда вышел «Дракула» Брэма Стокера, художник Филипп Берн–Джонс нарисовал в качестве иллюстрации к роману картину «Вампир». Главное действующее лицо — черноволосая красавица вампирша, склонившаяся над поверженным (и укушенным) любовником. После этого началась мода на тип дамы–вамп, роковой женщины. Девушки конца позапрошлого — начала прошлого века рисовали вокруг глаз синяки, подводили губы кровавой помадой, красились в черный цвет… Некоторые даже приделывали к зубам искусственные клыки. Нынче пристрастие к вампиризму вернулось, в основном благодаря произведениям Стефани Майер и их экранизации. На поток поставлен выпуск черных теней для век, лака для ногтей, помады и т.д.
Писатели подарили фэшн–бизнесу много новинок. После выхода в свет романа Гюстава Флобера «Саламбо» появились платья «пунического фасона». Произведение Александра Дюма–сына «Дама с камелиями» породило моду на камелии… «Унесенные ветром» Маргарет Митчелл сделали популярными не только имена героев, но и любимые цвета Скарлетт и Мелани — зеленый и голубой, все стали заказывать интерьеры в стиле «Унесенных ветром». Чарлз Диккенс внес свои коррективы в женский костюм: началось увлечение добродетелью. Его читательницы хотели казаться «скромными хозяйками». Литература модернистов, наоборот, создала образ женщины неземной — сильфиды, ундины, Лорелеи, сфинкса и т.д. Дизайнеры тут же отреагировали, придумав для женской одежды особый силуэт — «бель эпок», напоминающий изогнутую линию. Достигался он с помощью корсета на китовом усе, бантов, рюшей и прочих ухищрений. Роман Набокова «Лолита» ввел моду на образ девочки–подростка. Даже Борис Пастернак внес лепту в эту индустрию: «Доктор Живаго» породил стиль, называющийся «Лара». Правда, постарался все же не столько сам роман, сколько его голливудская экранизация, где героиня щеголяет в папахах, мехах и странного покроя шинелях. Еще для вещей в стиле «Лара» характерна яркая вышивка — даже на сапогах и сумках.
Строгий стиль «гарсон» в женской одежде, появившийся в 1920–х годах, хотя и выражает стремление женщин к эмансипации, обязан своим появлением мужчине. А именно Виктору Маргеритту, написавшему повесть «Женщина–мальчик», или, в оригинале, просто «Мальчик». Книга вызвала скандал, автора даже лишили ордена Почетного легиона, а модные дамы стали подражать героине. В набор «гарсон» входили: пиджак, короткая стрижка, папиросы в длинных мундштуках, яркая косметика, умение водить машину, делать карьеру, менять мужчин и танцевать фокстрот.
Впрочем, подражали не только литературным героям, но и самим писателям. Первое, что приходит на ум, — знаменитая толстовка. Просторная, длинная, из гладкоокрашенной ткани, носится навыпуск. Считается, что именно в таких ходил Лев Толстой в период своего «опрощения». Правда, историки утверждают, что произошла ошибочка: на самом деле Толстой носил косоворотку… В «Учебнике о галстуках», который вышел в 1828 году, рассказывалось об «удавочке» а–ля Байрон: свободный узел в 4 дюйма, коралловый цвет и отсутствие всякого сдавливания шеи были призваны выразить поэтическую натуру хозяина. А сколько девиц куталось в шали, подражая Анне Ахматовой! Свитер грубой вязки в сочетании с трубкой в «шкиперском стиле» сразу вызывает образ Эрнеста Хемингуэя. Эти свитера родом из 1960–х популярны до сих пор… Наш Владимир Короткевич не был особо экстравагантен в одежде, но у него имелась особая привычка: садился за работу только в чистой отглаженной белой рубашке. Любопытно, этот обычай кто–то из литераторов перенял?
Сегодня, как утверждают исследователи, сам механизм возникновения повальных увлечений изменился. Если раньше мода распространялась по вертикали, методом просачивания — от элиты вниз, к массам, то сегодня все решает горизонталь, потребитель–обыватель, свободный в выборе товара. Но читатель не изменился, и по–прежнему какая–нибудь Татьяна проводит время, «воображаясь героиней своих возлюбленных творцов, Клариссой, Юлией, Дельфиной». Ролевые игры — богатое пространство для фантазий… Фанаты любовно изготавливают себе костюмы эльфов и рыцарей, там существуют свои правила. Но и в повседневной жизни, оказывается, можно встретить влияние литературы. Когда я забросила в Живой Журнал вопрос о том, одевается ли кто–то, как литературные герои, была удивлена… Оказалось, что одна молодая поэтесса носит берет в подражание Владимиру Короткевичу. Другая одевается с оглядкой на воплощение феминизма Пеппи — Длинный Чулок. Носят и очки под Гарри Поттера… И шляпы под Маяковского… Впрочем, как заметила одна литературовед, «у наш час, напэўна, уплыў лiтаратурнага твора на моду магчымы толькi ў выпадку экранiзацыi бестсэлера, як атрымалася з тым жа Гары Потэрам».
А главное, хотелось бы, чтобы благодаря литературе прижилось еще одно поветрие — мода на чтение, как это уже случалось в прошлых веках. В 1802 году журнал «Вестник Европы» обрисовал такой «портрет милой женщины»: «Она знает и всех лучших французских поэтов, и почерпнула из разных сочинений, нравоучительных и принадлежащих до воспитания, все то, чем только может пользоваться приятная в обществе женщина, добрая жена и нежная мать». Многие ли сегодняшние модники и модницы могут похвастаться знанием лучших современных поэтов, а не только «литературных трендов» типа Акунина и Коэльо?
Что ж, поскольку в среде модельеров популярна притча о бабушкином сундуке — мол, доставай со дна и попадешь в новейшее течение, — понадеемся, что и повальное увлечение произведениями литературы вернется.
