Недавно довелось дважды говорить о Валентине Тавлае. Первый раз — в Вилейке возле здания старой тюрьмы, где поэт при польской власти какое–то время отбывал заключение. Во второй раз — в Барановичской центральной библиотеке. Там довелось услышать о скромном, интеллигентном человеке, рано оставшемся без матери, потерявшем в Освенциме отца…

Помните, как героиня фильма Андрея Тарковского «Зеркало», работавшая в издательстве, ночью бежит с безумными глазами на работу, потому что ей почудилось, что в отредактированном ею тексте прошла опечатка? К слову, особенно печатному, в сталинскую эпоху относились весьма серьезно. Особенно в том, что касалось литературы. Но научная мысль по определению не может угаснуть на десятилетия. Честные литературоведы, не желавшие в своих трудах воспевать временно прославленные «агитки» и громить талантливые произведения, находили спасение в том, что изучали и комментировали классику. Но что касается белорусской литературы, тут были свои нюансы… Выбрать «нейтральную» территорию для исследований литературоведу 40–х годов прошлого века было крайне тяжело. Из дореволюционных писателей почти все зачислялись в буржуазные демократы, а те, кто пришел в литературу в 20–х, почти поголовно были физически уничтожены. Выжившие «гиганты» вроде Купалы и Коласа вынуждены были публично каяться и отрекаться от значительной (и лучшей) части своего творческого наследия.
Тем не менее и на вытоптанном, залитом кровью поле белорусской литературы проводились научные исследования. Документы архивов Минска, Москвы, Гомеля, Государственного литературно–мемориального музея Якуба Коласа позволяют нам заглянуть в прошлое и увидеть кое–какие подробности…

К одному из своих стихотворений Максим Богданович взял эпиграфом высказывание австрийского писателя Морица–Готлиба Сафира: «Переводы как женщины — если верны, то некрасивы, если красивы, то неверны».
Увы, дорога переводчика идет в тени автора, а если автор — современник, то случаются еще и сложные отношения. Но без тех, кто отдает свой талант для того, чтобы мы могли услышать голоса других поэтов, литература была бы немыслима.

Процессы о колдовстве породили немало сюжетов мировой литературы. Вспомнить хотя бы «Собор Парижской богоматери» Виктора Гюго или рассказ Куприна «Алеся», действие которого происходит на Полесье.

На белорусских землях колдунов истребляли гораздо менее ожесточенно, чем в той же Испании или Германии. «Неразработанность антиведовского законодательства свидетельствует об относительно скромных масштабах «охоты за ведьмами» — утверждает историк В.Быль. На сейме 1776 года король Станислав Август предложит отменить пытки, а кастелян Клюшевский — смертную кару за чародейство.

 А недавно увидела работу «Время магнатов» белорусского скульптора Алексея Сорокина. В белом камне выбито два суровых профиля, смотрящих в разные стороны, их разделяют мечи. Скульптура сделана в Островце в память о двухсотлетней вражде между семейными кланами Гаштольдов и Радзивиллов.

Как написал один историк, «почти везде, где речь идет о Гаштольдах, можно встретить имя того или иного из Радзивиллов. Соперники, соседи, друзья, родственники — Гаштольды и Радзивиллы постоянно где–то рядом. Там, где Радзивиллы владели поместьем, угодьями, частновладельческим городом, замком и т.д., там же находились и владения Гаштольдов. Вражда сменялась приятельскими отношениями, последние — новой враждой, новая вражда — добрососедством».